Лев Златкин - Убийство в морге [Ликвидатор. Убить Ликвидатора. Изолятор временного содержания. Убийство в морге]

— Наивняк! — опять вздохнул Кузин. — У нас все решается на небесах, а суд только печать ставит.

— А как же без решения суда… — восставал Великанов.

— Когда будет решение суда, то конфисковывать будет нечего! — заметил Рудин. Думаешь, мы одни быстро чистим квартиры? Родственники это делают еще быстрее. Они знают, где лежит ценное, а нам еще искать надо.

— Это точно! — согласился Айрапетян.

— На бабах все и горят! — вздохнул Рудин, думая о своем.

— Не хвастайся ворованным! — поддел его Айрапетян. — Больше нечем хвастать?

— Да ладно тебе! — обиделся Рудин.

Со стуком открылась кормушка, и родной голос надзирателя крикнул:

— Завтрак!

— Что сегодня? — ерничал Хрусталев. — Яичница с беконом?

— Можешь из своих соорудить! — мрачно осадил его вертухай. — Они тебе долго не понадобятся.

— Это еще как сказать! — не сдавался Хрусталев. — Сладеньких и в зоне много.

Вертухай промолчал, очевидно, считая ниже своего достоинства разговаривать с Хрусталевым. Невзлюбил он его.

Хрусталев первый получил порцию каши, черный хлеб и сахар для чая.

«Как в страшном сне! — подумал он, глядя на полученный паек. — Раньше и не подозревал, что это можно есть. А теперь даже аппетит вызывает».

И, сев за стол, умял все с молниеносной быстротой.

Великанов удержал Кузина от стремления встать в очередь за завтраком.

— Да ну ее, эту кашу! Я еще в детстве терпеть ее не мог! Никто не знает, когда нас дернут на суд. Побалуем желудок!

Кузин не возражал. И они стали сооружать себе бутерброды.

Дверь в камеру вновь отворилась. Появившийся в дверях Григорьев весело заявил сокамерникам:

— Кофе везут! Я — первый, за мной Великанов и Кузин.

— «Арабика» или «Колумбия»? — спросил Хрусталев, испытывавший жажду.

— «Ячменика» с «Желудюмбией»! — огрызнулся Григорьев недоброжелательно. — Фифти-фифти! Половина на половину! Устраивает?

— Ну, если так на так! Я за Кузиным…

Великанов помахал Григорьеву рукой, а Кузин крикнул:

— Григорьев, иди к нам! Как там карцер?

Григорьев подошел к приятелям.

— Врагу не пожелаю! Холодный, как могила.

— Сейчас согреешься бурдой, — посочувствовал Кузин, — а Великанов угостит тебя бутербродом с сырокопченой колбаской.

— У-у! — понял Григорьев. — Полная амнистия от жены?

Хрусталев, уже успевший сесть «орлом» на толчок, крикнул оттуда:

— На Руси всегда жалели юродивых да кандальников.

— Чего ворчишь? Запор, что ли? — лениво переругивался Великанов.

— В голове у него запор! — проворчал Григорьев.

Хрусталев услышал, как ни странно, а может, наобум крикнул:

— Поумнее некоторых!

Кузин презрительно посмотрел на Хрусталева.

— Мерзавец! Люди едят, а этот «орлом» взлетел.

— А у меня соль без запаха! — ответил весело Хрусталев.

Он прекрасно себя чувствовал и готов был поспорить за власть в камере. Хрусталев был уверен, что вместе с Телком сумеет одолеть Григорьева.

— Взяли мой хлеб и сахар? — спросил Григорьев.

— Взяли! — ответил Кузин. — Садись, завтракай.

Великанов соорудил Григорьеву вкусный бутерброд.

Открылась кормушка, и Григорьев, схватив все три кружки, бросился первым за «кофе». Принес дымящиеся кружки с горячей жидкостью на стол и присоединился к жующим друзьям.

— Мы тебя и не ждали! — удивился запоздало Кузин. — Обычно они меньше трех суток карцера не дают.

— Плохие показатели по нарушениям в тюрьме! — пояснил Григорьев. — Я не вписывался. Вертухай шепнул начальнику, но тот же себе не враг. Меня даже не оформляли. Подержали для острастки и назад к вам, родимым.

— Повезло! — сочувственно протянул Великанов.

— Кобрику тоже повезло! — поделился новостью Григорьев. — Случайно слышал, что его отмазали. Состава преступления не было.

— Так что ж его сюда запихнули? — возмутился Кузин.

— Ты меня спрашиваешь? — рассмеялся Григорьев. — Имею мнение, что его богатых родителей решили малость пощипать.

— Освобождение дорого стоит? — поинтересовался Великанов.

— Не дороже жизни! — пояснил Григорьев. — Цен в Москве не знаю, но на Кавказе каждый сброшенный год стоит не менее ста баксов для каждого в цепочке.

— А сколько в цепочке людей? — любопытствовал Великанов.

— Немного: десять-двадцать! — усмехнулся Григорьев.

— Ни фига себе! — ахнул Великанов. — Вот тебе где надо было садиться, Кузин! Не подсуетился! Тридцать тысяч баксов на бочку — и ты на свободе. А здесь с тебя миллион баксов тянут, обещая скосить лишь полсрока.

— Там меня и не посадили бы! — решил Кузин.

Айрапетян приблизился к Кузину и попросил:

— Сергей Сергеевич, я возьму твою книгу?

— Конечно, возьми! — разрешил Кузин. — Что это тебя потянуло на историю государства Российского?

— Хочу понять, как это мы дошли до жизни такой? — сознался Айрапетян.

— Чтобы врага бить, надо все о нем знать! — пошутил Маленький.

— Враг у нас один, общий! — не принял шутки Айрапетян.

— За нашу и вашу свободу! — Григорьев поднял сжатый кулак. — Но пассаран!

— Хорошо сказал! — одобрил Айрапетян. — За нашу и вашу свободу!

— Это был клич польских повстанцев, инсургентов, в прошлом веке, — пояснил Григорьев. — Против царизма выступали.

— Тогда тоже были коммунисты?

— Они ходили по Европе призраком.

— И превратили наш дом в «дом с привидениями»! — нахмурился Айрапетян.

— И чего это ты в разбойники пошел? — удивился Григорьев. — Говоришь как человек. Образованный?

— Это у меня — семейное! — ответил Айрапетян. — Мой папа работал в ВЦСПС.

Айрапетян забрал книгу Кузина и удалился на свою койку читать.

Григорьев заметил спящего Баранова.

— Заболел, что ли, шустрик? — спросил он, кивнув головой в сторону Баранова.

— Можно и так сказать! — согласился Великанов. — Когда я всю ночь пьянствовал, утром чувствовал себя таким больным, что голову от подушки не мог поднять.

— Даже вертухай проникся! — сообщил Кузин. — Пусть, говорит, спит, отдыхает!

— Понятно, почему он завтрак пропустил! — заметил Григорьев. — Объедков вкусных наелся, оппивок напился.

— Напился он знатно! — подтвердил Великанов. — Букет от него хороший. Марочный!

Дверь в камеру опять распахнулась.

— Сойкин! — рявкнул надзиратель.

— Здесь! — правильно отозвался Сойкин.

— На выход с вещами! — приказал вертухай.

— Рано еще! — заволновался Сойкин. — Я еще кофе не допил… И не побрился!

— Твои трудности! — вяло пререкался надзиратель. — У меня приказ. Не допил ты или перепил… Собирайся! — рявкнул он опять зычно.

Сойкин пригорюнился, но пререкаться не стал. Быстро побросал немногочисленные вещи в кучу с принесенной постелью, которую он был обязан сдать, достал из шкафа остатки своих продуктов, завистливо взглянув на продукты Великанова.

— Жалость какая! — ныл он слезливо. — Как раз сегодня ларек будет…

— Ларек теперь в зоне будешь зарабатывать, если план выполнишь, — заметил ехидно вертухай.

— Опять встречный план! — хмуро пожаловался Сойкин. — Даешь свободный труд в местах лишения свободы!

— У нас пока плановое хозяйство, — заметил надзиратель, — хотя, конечно, тоже все рушится. Работы, говорят, в зоне мало. Тогда, может, разрешат на свои деньги, незаработанные, ларьком разживиться. Не знаю.

Сойкин, нагруженный вещами, направился на выход. У двери остановился, обернулся и неожиданно поклонился оставшимся.

— Прощайте, братцы, не поминайте лихом!

— Все там будем! — ответил Рудин.

— Бей на жалость! — посоветовал Хрусталев.

— И никого не бей по мордам! — подхватил Григорьев. — А то в зоне раскрутить — дело плевое. На строгач пойдешь.

И дверь камеры закрылась за Сойкиным, чтобы тут же открыться и впустить Кобрика.

Появление Кобрика камера встретила взрывом хохота.

— Кобрик! — завопил Великанов. — Да уйдешь ты, наконец, из тюряги? Надоел! Нет, не выпьют за меня сегодня!

Хрусталев обрадованно подскочил к Кобрику и тихо спросил:

— За что опять дернули в камеру?

— Говорят: «Прописан в этой камере, там и жди». Вернули по месту прописки.

— Не сошлись в цене? — пошутил Кузин.

— Не понял! — растерялся Кобрик. — Адвокат был у меня с утра. Утешил! Сказал, что после обеда освободят. Выпью за вас, за всех! Обязательно.

— А почему после обеда? — поинтересовался Хрусталев.

— По мне, лучше ждать до обеда, чем минимум три года.

— Хорошо, когда есть выбор! — грустно заметил Кузин.

Хрусталев отвел Кобрика за локоток чуть в сторону и стал его уговаривать отнести записку своему другу.